Затолкать пасту в тюбик
Что ж, раннее советское искусство, советский авангард, искусство пропаганды — вне зависимости, как Зенит-чемпион, от сегодняшнего места в турнирной таблице, — классика мирового искусства и золотой фонд мирового культурного наследия. Однако не могло же так получиться, что в ходе Революции и Гражданской войны появились десятки талантливейших художников — вдруг и откуда ни возьмись. Чтобы настроены были прогрессивно, чтобы новой власти сочувствовали, чтобы были талантливы, образованы, умны…
Нет, эти люди должны были откуда-то появиться, и появиться им было неоткуда, кроме как из недр системы художественного образования, существовавшей в Российской империи. Значит, в императорской России существовала такая система профессиональной подготовки художников, которая сама же воспитала своих оппонентов — художников, с радостью вставших на сторону победившего пролетариата? Как так могло получиться?
Придется разбираться в том, как вообще было устроено художественное образование в России в исторической перспективе.
Историю светского художественного образования в России принято отсчитывать от рисовальной школы при Петербургской типографии, основанной Петром. Потом — долгие попытки организовать какое-то обучение в рамках Академии наук, попытка переделать Академию наук в Академию наук и художеств, усилия Шувалова по организации рисовальных классов при Московском университете — и только в 1757-ом появляется наконец Академия художеств. Подчинялась она непосредственно Министерству Императорского двора.
Все художественное образование в стране следующие полтораста лет будет так или иначе связано с Академией, даже если будет бунтовать против нее.
Для чего создавалась Академия? Чтобы были свои Пуссены с Хаккертами: когда надо, изобразить на стене особняка аккадские холмы с соблазнительными нимфами, когда надо — запечатлеть на полотне историческую победу славного полководца. В первые десятилетия существования основным учебным контингентом Академии были крепостные — они учились, чтобы потом вернуться к своим помещикам и радовать их своим искусством. Лучшие отправлялись продолжать обучение в Италию, и потом оказывались в столице, при императорском дворе.
Долгое время стране не нужно было ничего большего. Становление национальной живописной школы с грехом пополам заняло около полувека: в 1823-ем напишет свой первый шедевр, «Итальянское утро», Брюллов. Однако к пушкинской эпохе оказалось, что этого категорически недостаточно: небольшого числа профессиональных живописцев, даже если среди них есть несколько гениальных — не хватает для потребностей нового времени.
Новое время — пусть запоздалое, но все же начало промышленной эпохи — требовало не просто нескольких придворных живописцев для исторических полотен и пейзажей, но — множества рисовальщиков, конструкторов, чертежников, керамистов и т.д. и т.п.
В 1820-ом в Петербурге появляется Общество поощрения художников, при котором организуется Рисовальная школа. В 1825-ом в Москве — Рисовальная школа Строганова. И в 1832-ом в Москве же — Московское художественное общество, внутренней частью которого станет Училище живописи и ваяния.
Казалось бы, все просто: пусть в Академии учат высокому искусству, готовят великих живописцев, а в рисовальных школах — учат ремеслу и готовят технических специалистов. Однако все не так просто.
В самой Академии к этому моменту кризис, она уже успела превратиться в костный чиновничий аппарат, не столько помогающий искусству, сколько душащий его. «Академия — это звания, чины, кресты, пенсии и тому подобное, но не искусство», — это слова Крамского, но в тон ему ругались в адрес Академии все современники.
Кризис в то же самое время и в государстве, политический. После восстания декабристов и восшествия на престол Николая I в 1825 году в стране предсказуемо начинается реакция. Любая реакция всегда начинает со слов «что-то мы подраспустили нашу молодежь» и консервирует систему образования, то есть отменяет даже те осторожные и половинчатые реформаторские достижения, которых удалось добиться до сих пор.
Еще одна идея николаевской реакции — получше перекрыть социальные лифты и забетонировать границы между сословиями. Поэтому в Академии никаких реформ в ближайшие десятилетия не допустят, и она будет все больше консервироваться; более того — в нее запретят принимать крепостных. А что касается школ при ОПХ и МХО (они, кстати, тоже подчиняются Министерству двора), то их учебная программа будет построена так, чтобы сделать из выпускников ремесленников — то есть чтобы они знали только свое ремесло и Закон Божий.
Довольно скоро, однако, становится понятно, что вы не можете вырастить толкового художника так, чтобы он остался полным дураком во всем, что не касается карандашей да красок. Изображение — это воплощенная в образе мысль: если в голове у человека нет мыслей, то и изобразить он толком ничего не сможет.
Кое-как преодолеть реакцию удастся только к концу пятидесятых. В 1857-ом общеобразовательные предметы — мировую литературу и историю, историю живописи и начала естественных наук — вернут в Строгановке (к этому моменту она уже стала государственной) и в 1859-ом — в Академии.
Но вот что получается: когда вы начинаете учить молодых людей истории и литературе, они заражаются некоторым вольнодумством, требуют социальных перемен и еще — чтобы искусство было свободным, актуальным и политическим. Причем часто молодежь в этом поддерживают самые продвинутые из тех, кто уже успел сделать себе имя. Союз этой учащейся молодежи с лидерами мнений получает кумулятивную, удваивающую друг друга энергию.
Вместе с этим государственных художественных училищ становится все больше — Саратов, Пенза, Миргород, Одесса, Рига, Варшава, Харьков, далее везде.
В 1863 году случается главное событие в истории русской живописи — из Академии, громко хлопнув дверью, выходят тринадцать живописцев. Вместе они образуют Товарищество передвижных выставок (в отличие от постоянных выставок при госучреждениях, например, той же Академии). Собрали картины, сняли зал, выставили, показали, собрали и двинули в другой город — одно слово: передвижники.
Как всегда бывает в подобных случаях, бунт передвижников носил сразу и эстетический, и политический характер. С одной стороны, дело было в строгих и устаревших требованиях Академии к традиционному стилю, как будто можно было в конце XIX в. всерьез рисовать так же, как сто лет назад. И с другой стороны — в том, что нельзя было продолжать писать беззубые сюжеты из истории и мифологии, когда уже все общество бурлило дебатами об актуалочке. Не императорский двор, а само меняющееся русское общество становится теперь заказчиком для художника, и картины передвижников становятся политическими высказываниями.
Само собой, для молодежи, учащейся в Строгановке, в Рисовальной школе при ОПХ, в МУЖВЗ, в других школах и училищах — передвижники становятся героями и ролевой моделью. Вместе с тем и сама живопись в условиях подавления свободы слова и мысли становится куда как привлекательным занятием — занятием, достойным мыслящего молодого человека, и в нее колоннами идут молодые люди самых разных сословий, в том числе прогрессивно мыслящая молодежь из правящего сословия, то есть дворянские дети, а этим запретить что-либо и вовсе крайне трудно, у них связи.
Однако стоило стране немного оттаять от николаевской реакции, как в 1881 году, после убийства Александра II, наступает новая реакция — систему образования снова замораживают, а закон о кухаркиных детях снова как бы намекает, что слишком много образованных нам не надо. Надо ли говорить, что и сила противодействия со стороны общества растет пропорционально.
Нерешенные противоречия, накапливаясь, давали синергетический эффект, и процессы становились все быстрее. Промышленная революция в стране наконец-то набрала полные обороты, и оказалось, что художников снова катастрофически не хватает. Частные рисовальные школы — часто при крупном предприятии или организованные как общественная инициатива — стали к 1890-м гг. появляться как грибы после дождя по всей стране.
Помимо самого знаменитого из них, училища Штиглица в Петербурге, — школы Мамонтова, Тенишевой, Мальцова, Вейденберга, Ционглинского, Денни, Валлотона, Юона, Татлина, Машкова, Добужинского, Бакста — и это еще далеко не полный список. Все эти школы были устроены разными людьми с разными целями в разных городах страны, где-то учились тому или иному ремеслу, керамике, финифти, мозаике, ювелирке и т.д., а где-то — рисунку и акварели, где-то учились в основном вчерашние крестьяне, где-то — золотая столичная молодежь. Но строго контролировать эту стремительно разрастающуюся систему, все частные и казенные училища страны, десятки и сотни школ и мастерских, тысячи преподавателей и десятки тысяч учеников — государство уже по старинке не могло, а современных техник контроля оно еще попросту не знало, не завезли.
Академия давно уже стала памятником позапрошлой эпохе, популярные художники использовали живопись для политической агитации и пропаганды, учащаяся молодежь хотела идти еще дальше и еще радикальнее своих сегодняшних кумиров. Так живопись становится сначала социальным, а потом и политическим искусством, а художник из более или менее талантливого ремесленника — в агитатора, горлана-главаря (Маяковского отчислят из МУЖВЗ в 1914-ом, а толку-то?). Почва для рождения политического искусства, искусства пропаганды — была подготовлена самая богатая.
На протяжении всей своей истории система художественного образования в Российской империи то пыталась, преодолевая бюрократическую и идеологическую инерцию, догнать стремительно убегающее вперед естественное общественное развитие, то, каждый раз после очередной политической катастрофы — затолкать бешено лезущую зубную пасту обратно в тюбик. Безуспешно, само собой.
И в конце концов, когда это противоречие привело к двум проигранным войнам и трем успешным революциям — к бою была готова целая армия талантливых и образованных художников, художников мирового уровня, которые оказались готовы совершенно искренне встать под знамена новой революционной власти и служить ей верой и правдой.
Вадим Левенталь.