Начало парада
Историю советских массовых праздников принято делить на два периода: до десятилетия Октября в 1927 году и после. Как учил Аристотель, природа не знает скачков, и да, в действительности никакого резкого перехода не было, развитие общества и его праздников шло эволюционно, они постепенно трансформировались, подчиняясь объективным историческим процессам. И все же в самом этом делении на два периода есть смысл, если уж нам надо понять, чем именно отличается строгий регламентированный праздник тридцатых от своего буйного предшественника.
Сразу после Революции и в двадцатые массовый праздник воплощал мечту о синтетическом искусстве: идея в том, что синтез как можно большего числа разных родов искусств должен был трансформировать общество, создать новую социальную реальность.
Теоретики в те годы подчеркивали, что праздник должен быть «университетом под открытым небом», должен создаваться массами и для масс — отсюда идея марширующих навстречу друг другу колонн: участники таким образом сами оказывались зрителями, и наоборот.
К тридцатым годам советское общество уже в основном сложилось, его родовые травмы были либо преодолены, либо заметены под ковер, так что, хотя формально задача оставалась все той же — преображающий синтез искусств, — внутри себя она изменилась кардинально: созданное новое общество нужно было организовать и мобилизовать. Стихийность, спонтанность, самодеятельность двадцатых постепенно уходят, и на их место шаг за шагом заступают организация, профессионализм и регламент. К концу тридцатых массовый праздник обретет свой канон, который уже гораздо позже, после войны, превратится в традицию, а за остаточным свечением этой традиции, уже в виде чистого ритуала, мы до сих пор наблюдаем на Красной площади каждое 9 мая. Прав был Аристотель: природа не знает скачков.
Вот еще один объективный процесс: смена эпох постепенно вымывала старых людей и приносила новых.
В 1925 году эмигрировал Евреинов, постановщик ключевых празднеств эпохи. Подробная биография режиссера не написана до сих, так что мы так толком и не знаем, почему он это сделал: трудно себе представить, чтобы в середине двадцатых ему грозили какие-то репрессии. Так или иначе, ему, человеку, в принципе презирающему объективную реальность, любившему Средневековье куда больше современности, едва ли нашлось бы место в вооруженном лагере, которым должна была стать страна. Вторую половину своей долгой (еще и Сталина переживет) жизни он проведет в Париже, в том числе Париже нацистском, ввязываясь в одно театральное начинание за другим, перемежая периоды громкого успеха с едва ли не полным забвением.
За год до отъезда Евреинова принял литовское гражданство Добужинский. Рига, Каунас, Париж, Нью-Йорк — он будет работать с Михаилом Чеховым, оформлять спектакли в Метрополитен-опера, а еще иллюстрировать русскую классику, и книги с его иллюстрациями будут регулярно выходить на родине, на которую он так и не вернется.
В 1928 году уедет в Париж Натан Альтман — он вернется в 1935-ом, но пик его творческой активности уже будет позади, отныне он будет заниматься книжной графикой. А вот уехавший в тот же Париж в 1924-ом Анненков не вернется — всю свою долгую жизнь он будет работать для французского театра и кино; в 1953-ем будет даже номинирован на «Оскар». Щуко с головой уйдет в строительство — ростовский Академический театр, Дом правительства в Сухуми, Каменный мост в Москве и многое другое. Сергей Радлов будет ставить спектакли в разных ленинградских театрах, окажется в эвакуации в Пятигорске, когда его займут немцы, и с ними отправится в Берлин, а потом в Париж. В 1945-ом он вернется в СССР, будет арестован, обвинен в сотрудничестве, проведет в лагере семь лет, и после возглавит театры сначала в Даугавпилсе, а потом в Риге, а реабилитирован будет за год до смерти в 1958-ом. В 1929-ом оставит свой министерский пост уже сильно пожилой Луначарский, и оставшиеся несколько лет жизни проведет на должностях едва ли не церемониальных. Перечислять можно бесконечно — при всей разности судеб художники и режиссеры, создававшие культуру массового праздника в двадцатых, к тридцатым занимались уже чем-то другим.
В 1930-ом, умученный своей «сволочной любовью» и затравленный злыми и завистливыми (дайте дорогу молодым!) коллегами по цеху, пустил себе пулю в висок Маяковский. И хотя его вклад, собственно, в культуру массового праздника не чересчур велик, разве что на самые общие представления о нем повлияли «Победа над солнцем» и «Мистерия-буфф» (этакие театральные безумства: нечто подобное потом, в девяностые, будет делать Курехин со своей «Поп-механикой»), — Маяковский все-таки был главной фигурой эпохи. Как поэт, как драматург, как художник и как организатор он повлиял абсолютно на все и абсолютно на всех: вместе с ним эпоха закончилась.
К тридцатым центр тяжести культуры праздника перемещается из Ленинграда в Москву, и вместе с новыми представлениями о том, чем праздник должен быть, приходят и новые люди.
Тут прежде всего нужно сказать о братьях Стенбергах. Дети художника-шведа, приехавшего в Россию оформлять ярмарку, погодки: Георгий 1899, Владимир 1900 г.р. Выпускники Монументального отделения ВХУТЕМАСа, фанаты Маяковского и Окон РОСТА, в двадцатые они — сотрудники Совкино, авторы сотен киноафиш, создатели самого канона этого жанра в мировом масштабе, а еще художники в Камерном театре Таирова и кинохудожники, причем в портфеле у них не абы что, а «Октябрь», «Броненосец “Потемкин”», «Человек с киноаппаратом» и «Берлин: Симфония большого города».
В 1928-ом они стали главными художниками ЦПКиО им. Горького, и в том же году выиграли конкурс на праздничное оформление Красной площади к празднику 7 ноября, причем этому не помешало даже их шведское гражданство. В 1933 старший брат погибнет в автокатастрофе, и Владимир продолжит работать уже один — главным оформителем Красной площади он останется до 1962 г. Кроме ежегодных праздников он будет работать над специальными случаями — праздничное оформление к встрече героев-челюскинцев, к встрече Чкалова после беспосадочного перелета в Америку и, может быть, самое главное, к Параду Победы 25 июня 1945-го — того самого, когда к подножию Мавзолея скидывали фашистские штандарты и знамена.
Что же до начала тридцатых, то Охотный ряд оформлял Николай Мусатов, работавший еще с Альтманом над «Мистерией-буфф». Главный художник Большого театра, оформитель нескольких павильонов на Всесоюзной выставке и советских павильонов — на международных выставках в Лейпциге, Париже и Нью-Йорке, к шестидесятым Мусатов в основном отойдет от дел, сосредоточится, насколько можно понять, на пасторальных деревенских акварелях, и умрет почти столетним стариком в 1993 году.
Вместе с Мусатовым работал Николай Трошин, еще один долгожитель, дожил до 1990-го. В двадцатые он создавал плакаты вместе с Лисицким, Лавинским и Родченко, в тридцатые оформлял, как и Мусатов, выставочные павильоны и городские пространства, после войны — советские выставки заграницей, а к шестидесятым, на заслуженной пенсии, займется живописью.
С Мусатовым и Трошиным работал Борис Родионов. Выпускник театрально-декорационного отделения ВХУТЕМАСа, участник Первой всесоюзной выставки плаката «Плакат на службе пятилетки» в 1932 году, Родионов проживет не так долго, как коллеги, до начала восьмидесятых, будет промышленным художником — каталоги, упаковки, этикетки, — и оформление площади Свердлова к годовщине Октября в 1933-ем останется пиком его карьеры.
Мусатов, Трошин и Родионов установили напротив Большого театра гигантскую конструкцию «Блюминг и МТС». На нынешний слух звучит как какая-то фамилия и реклама оператора сотовой связи, но имелись в виду производство стали и машинно-тракторные станции: ключевые элементы индустриализации и колхозного строительства — для жизни страны в начале тридцатых не было более важных тем.
Художников, принимавших участие в оформлении одной только Москвы, были десятки, перечислять всех — нужна отдельная энциклопедия. Сарра Лебедева — дворянская дочь и автор надгробного памятника на могиле Пастернака. Александр Златовратский — сын знаменитого писателя-народника и автор прямо-таки языческого величия памятника (увы, не сохранившегося) Салтыкову-Щедрину. Юлий Ганф — еще один вхутемасовец и знаменитый карикатурист. И еще многие и многие другие. На одного только Моора — да, он тоже — будет работать отдельная большая бригада.
Главным новшеством, изобретением десятилетия стал парад физкультурников. Нет, что-то подобное было и раньше: Парад «всеобучистов» в 1919-ом принимал еще Ленин — но в тридцатые парады физкультурников становятся регулярными, формируется их канон, в них находит свое отражение дух эпохи.
В параде 1931 года принимает участие 35 тыс. человек; на следующий год — уже 105 тыс., и это число будет только расти. Ставить их, среди прочих, будет Игорь Моисеев — великий танцовщик и хореограф, легенда Большого театра, основатель театра собственного имени, он доживет до 2007 года, и поздравить его с 95-летием к нему домой еще приедет Путин.
Фотографировать эти парады будет Александр Родченко — и эти фотографии станут одними из самых узнаваемых изображений всего двадцатого века. Снимать фильмы об этих парадах будут Григорий Александров — «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», — и великий документалист Александр Медведкин.
В этих парадах, как в фокусе, соберутся главные творческие силы своего времени, но смысл их будет существенно иной, нежели смысл массовых праздников революционной и ранне-советской эпохи. Праздник двадцатых, как средневековый карнавал, как народные гуляния, был (или по меньшей мере мыслился) этаким, как сказал бы Бахтин, хронотопом — особым пространством и временем, создаваемым массами для самих себя: других посмотреть и себя показать.
Парад тридцатых становится диалогом народа с властью. У парада есть зритель и адресат — он, понятное дело, стоит на трибуне Мавзолея. И есть главный предмет — человеческое тело и коллективное тело народа, готового к войне. Ключевая тема парадов — «Если завтра война» и «Когда прозвучит тревога». На них звучит вой сирен, в руках у идущих колонн винтовки, а по площади протаскивают карикатурные изображения фашистов. Не будем забывать, что осенью 1935 года Италия вторгается в Эфиопию, Лига наций де-факто прекращает свое существование, летом 1936 года советские и германские войска начинают криптовойну в Испании, а летом 1937-го в Китай вторгаются японские войска — Вторая мировая по факту уже в разгаре, и вступление СССР в нее — только вопрос времени.
У парада физкультурников 1930-х был конкретный насущный политический смысл — они были мощным инструментом мобилизации общества, мобилизации, необходимость которой диктовалась объективными историческими обстоятельствами, — но как всегда в подобных случаях, с течением времени насущный политический смысл выветривается, забывается, и для будущего остается чистая художественная ценность. Мы сегодняшние можем смотреть на этот удивительный артефакт прошлого как на «всего лишь» искусство — искусство небывалой, поразительной мощи и красоты.
В. Левенталь