Боевой карандаш
В историографии Ленинграда есть страница по-настоящему примечательная, страница, связанная с советской пропагандой — героической, народной, не по указке, не по разнарядке громившей врага. Скажете, такое невозможно — и ошибётесь. Наш первый рассказ о — блокадных годах, о том времени, когда не разнарядками — силой духа держался и стоял крепче металла и камня город Ленина, город Октябрьской Революции.
Мы мало знаем, а пора бы знать — второе рождение ленинградский «Боевой карандаш» пережил 22-го июня 1941-го. Впрочем, обо всём по порядку.
Основан «Боевой карандаш» был в советско-финскую войну, в суровую зиму 1939-го. Приближался Новый Год, ленинградцы, да и вся страна готовили бойцам на фронт подарки. Школьники писали письма, вышивали кисеты, рисовали поздравительные открытки. Женщины вязали варежки, тёплые носки. А что было делать художникам? И вот Владимир Гальба, Теодор Певзнер, Валентин Курдов, Иосиф Ец, Николай Муратов, Владимир Тамби, Иван Шабанов, Орест Верейский и Борис Семёнов решили поддержать наших бойцов сатирическим плакатом «Новогодняя ёлка у белофинского волка». Сказано — сделано. Творческий коллектив собрался в Союзе художников, на Герцена 38 и каждый внёс свою лепту в этот первый выпуск «Боевого карандаша». Кто ёлку рисовал, кто «игрушки», кто подписи придумывал — получилось лихо, задиристо и зло — как и надо было. Сделали эмблему — палитра, винтовка, вместо штыка к винтовке прикручен остро отточенный карандаш. В тишине прозвучало: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо...»
Утром следующего дня в экспериментальной литографской мастерской Союза художников (пригодилась — оборудовали в 1933-ем, но практически не пользовались) отпечатали первый тираж — двести экземпляров. Каждый из них раскрашивали вручную. Такая пропаганда — рукотворная, всамделишная. Двух одинаковых плакатов не было, да и быть не могло.
Уже неделю спустя пришли вести с фронта — боевой листок «Боевого карандаша» красноармейцам очень даже понравился. Его вешали в штабах и землянках, крепили на борта грузовиков, украшали еловыми ветками, лентами — дело сладилось и пошло в народ.
Воодушевлённые «карандашисты» быстро вошли во вкус. Третий выпуск назывался «Цирк мадам Лиги наций» и была там такая сатирическая какофония, что по воспоминаниям у «западных коллег» скулы как от яблока зелёного сводило. И хорошо, на то и целились. Работали не покладая рук и остро отточенных карандашей и кто ж тогда знал что десять боевых листков выпущенных до весны 1940-го (после окончания войны с финнами «Боевой карандаш» закрыли — как оказалось, совсем ненадолго) станут скромной прелюдией, маленьким прологом к событиям страшным и героическим, к испытаниям, каких не видело человечество...
22-го июня, в первый же день Великой Отечественной, вернулся в строй и «Боевой карандаш». Всё там же, на Герцена 38. Ещё не было холодов и не было голода, ещё была вера в войну «малой кровью на территории врага»... Сегодня, перед входом помнящим и войну и блокаду висит мраморная доска с именами погибших художников — 150 с лихом человек...
26-го июня 1941-го на улицах Ленинграда появился плакат Владимира Серова (один из величайших классиков соцреализма, ученик Исаака Бродского) «Били, бьём и будем бить!» — Александр Невский сокрушающий мечом тевтона с крестом на плаще — красноармеец штыком закалывающий гитлеровца со свастикой на рукаве. После такого сидеть сложа руки было просто невозможно и 28-го июня 1941-го появляется листок №1 «Фашизм — враг человечества! Смерть фашизму!» (Гальба, Ец, Курдов, Муратов, Петров) — пронзаемая красным красноармейцем гидра с языком-свастикой в центре и четыре пророческих клейма по углам — «Фашизм — это уничтожение культуры. Фашизм — это голод. Фашизм — это тюрьма. Фашизм — это война». Тогда мало кто понимал, что всё, сказанное языком плаката, окажется страшной правдой... Первоначально выпустили три тысячи экземпляров, но они разлетелись в один день, допечатали до пятнадцати тысяч, разошлись и они.
Вновь воссозданный «Боевой карандаш» буквально вскипал благородной яростью всё новых и новых боевых листков. Ленинградцы видели их на улицах города, листки были небольшие и потому устанавливались щиты на которых помещалось их по несколько за раз — щиты ставили рядом с большими агит-панно — наверно, самыми известными были такие панно у стен Казанского собора. Но, это в городе, а на фронте?
В отличии от огромных «Окон ТАСС», небольшие листки «Боевого карандаша» с лёгкостью помещались в блиндажах, теплушках и бомбоубежищах — они и были рассчитаны на то, чтобы их рассматривали подолгу, с близкого расстояния, и не только рассматривали, но и читали. Такая особенность была в тяжёлом военном быту очень кстати, кроме того, листки сохраняли на память — свернул, а он размером с треугольник солдатский.
Ещё важно — огромное значение придавалось тексту. «Боевой карандаш» представлял собой великое содружество художников, писателей и поэтов. Подписи к плакатам военной поры сочиняли Виссарион Саянов (это его «Клятву наркому» положил на музыку в 1941-ом Дмитрий Шостакович), никогда не унывающий Борис Тимофеев, Сергей Спасский (в блокаду работал помимо прочего на радио, служил в народном ополчении), Николай Тихонов (воевал в советско-финскую, автор поэмы «Киров с нами» — «В железных ночах Ленинграда»). И все они не единожды говорили, что иногда легче поэму написать, чем меткое четверостишие к плакату.
А как всё это было?
Как работали?
В блокадном кольце?
Только что упомянутый прекраснейший человек и замечательный художник Борис Тимофеев — один из самых деятельных организаторов «Боевого карандаша». Читаем о нём в мемуарах блокадника, актёра Ленинградского театра музыкальной комедии Анатолия Королькевича: «Громадный кабинет бывшего дворца какого-то бывшего великого князя, а ныне секретаря Куйбышевского райкома партии Николая Васильевича Лизунова. Николай Яковлевич Янет читает пьесу. Ему аккомпанируют свист и разрывы снарядов. Напряжённые лица слушателей, освещённые лучами коптилки, как бы перекликаются с нарисованными на стенах панно в стиле мастеров эпохи Возрождения. Все сидят в шубах, в валенках и только писатель-сатирик Борис Тимофеев лежит на диване, — он болен острой дистрофией. Лицо перевязано бинтом, его мучают фурункулы, и всё же, превозмогая боль, он безудержно острит…»
Ленинградский союз художников в то время возглавляет Владимир Серов (с 1941-го по 1948-ой) — автор плаката «Били, бьём и будем бить!» Ему приходиться буквально разрываться, организовывая и «художественно-маскировочные мероприятия» в Ленинграде и пригородах — на военных объектах, аэродромах, музеях, памятниках архитектуры, и выход боевых листков и плакатов, и эвакуацию семей художников, и снабжение всей творческой братии хотя бы самым необходимым для бесперебойной работы.
На его глазах в первую страшную зиму один за другим уходят товарищи, но братство художников не сдаётся, люди совершают немыслимое, невозможное. Каждый день выходит на улицу чуть живой Вячеслав Пакулин, один из талантливейших пейзажистов того времени. Закутанный в старые шубы и платки, он бродит по городу волоча за собой на санках подрамники, рисует Ленинград — опустевший и непреклонный. Рисует, казалось бы, вопреки здравому смыслу, упорно повторяя, что: «Такого Ленинграда больше мы не увидим никогда. Надо оставить для истории...»
Ярослав Николаев (будет возглавлять Ленинградский союз художников с 1948-го по 1951-ый), предельно истощённый и больной, продолжает ежедневно работать над серией автолитографий «Ленинград в дни блокады». Первые листы серии — «Везут в стационар», «За водой», «В очаге поражения» — они навылет, выбивают дыхание из груди...
Сможем ли мы хоть когда-нибудь понять — что пережили те, кого мы знаем лишь по названию созданных ими плакатов и картин?..
На Герцена 38 всё заставлено наспех сколоченными, не пойми из чего сделанными и откуда взявшимися кроватями, окна забиты или заклеены — маскировка, повсюду дымят коптилки, пыхают скороспелым жаром «буржуйки» — но разве таким манером протопишь дореволюционную каменную махину? Руки и краски отогревают дыханием. Скудость в еде, во всём. На столах — раскрашенные тарелки с «явствами» — для укрепления духа. Мизерный хлебный паёк подкладывают на эти бутафорские тарелки и « пир горой» идёт нескончаемо, а война и блокада забирают свою долю...
Но! Каждое утро, вопреки смерти и бомбёжкам, вопреки всем мыслимым и немыслимым лишениям, появляются на улицах Ленинграда пахнущие свежей краской листки «Боевого карандаша». Острые — фрицу долой голову с плеч! Работают все вместе, не разделяя на «твоё-моё». Идеи рождаются тут же, их выхватывают из воздуха, горячо обсуждают, критикуют и хвалят, бросаются немедленно воплощать тонкими, на просвет, руками и такая в тех идеях сила, что стоит город — и не может его взять враг. Не может и не возьмёт, сколько бы не пытался. Все, точно один — слились и не разорвать. И мёртвые поддерживают живых, потому как плакат на этой войне — дело коллективное.
Вот Иван Астапов идёт по коридору — будущий председатель худсовета «Боевого карандаша» (с 1956-го по 1982-ой). Ему 37, но выглядит он старше — первая блокадная зима даёт себя знать. На Герцена 38 его давно не видели, ему рады, улыбаются, обнимают, жмут руки — с марта по декабрь 1942-го был он командирован на Волховский фронт, в 80-ю Ленинградскую стрелковую дивизию. Успел сделать более 200-от натурных зарисовок, материала хватит надолго.
Друзья-художники угощают кипятком, смеются, вспоминая «астаповский продпаёк». А дело было так: Астапов в блокаду жил на Галерной 42. Семью ещё осенью отправил в эвакуацию. В конце декабря стало ему совсем худо — «доходил» — месяц «питался» рыбным клеем, впрочем, и у других было не лучше. В январе 1942-го, чуть живой, получил письмо от жены. Среди прочего (не самого весёлого) его безмерно удивили два странных слова не относящихся ни к чему: «посмотри на шкафу», и Иван посмотрел. Древний, дубовый и неподъёмный, ещё от деда жены доставшийся в наследство шкаф наверху имел (как выяснилось) потайное углубление, и там до войны запасливая няня детей, Фёкла Лаврентьевна (за жизнь повидавшая всякого), предусмотрительно хранила неприкосновенный запас — десять кило кускового сахара, мешочек гречки, мешочек риса, кукурузные хлопья и соль. Астапов был спасён — и не только он! Иван «поставил на довольствие» друзей-художников. Всякий раз собираясь на Герцена 38, он брал с собой спичечный коробок с колотым сахаром — настоящее сокровище по тем временам!
Работал Астапов в основном с Валентином Курдовым. Им на пару и принадлежит треть всех выпущенных листков «Боевого карандаша» за время Великой Отечественной Войны, да ещё десяток номеров, исполненных каждым из них лично или в содружестве с другими «карандашистами» — творческое объединение двух художников оказалось исключительно плодотворным.
В 1942-ом «Боевой карандаш» временно прекратил свою деятельность. Некоторых членов творческого объединения откомандировали на Ленинградский фронт. Они оформляли стенгазеты и «Боевые листки» не только в частях регулярной армии, но и в партизанских отрядах.
18-го января 1943-го в ходе успешной наступательной операции «Искра», блокада Ленинграда была прорвана и «Боевой карандаш» с новой силой вступил в бой — теперь уже — до самой Победы.
Об этом наш следующий рассказ.
Сергей Цветаев.
