Строгановское училище
Мы уже писали здесь о том, что питерскую Рисовальную школу при Императорском Обществе поощрения художеств и московское Училище живописи, ваяния и зодчества нельзя рассматривать как пару: это совершенно разные по смыслу институции, хоть и возникшие плюс-минус одновременно. А вот питерское училище Штиглица и московская Строгановка — именно что пара. Да, они стоят в оппозиции друг к другу, да, конкурируют, да, друг друга не любят — но именно потому, что в структуре художественной жизни дореволюционной России они друг друга дублируют, занимают одно и то же место и друг в друге отражаются.
При всей несхожести их судеб.
Училище Штиглица, как уже было сказано, было в 1876-ом куплено сразу, целиком, скопировано с лучших европейских образцов, появилось по щучьему велению, по моему хотению, причем за бешеные деньги.
Училище Строганова, напротив, долго росло, даже прорастало — как трава сквозь асфальт. Начиная с 1825 года. Примерно в эти же самые дни, когда впервые открывает свои двери строгановская школа, Пушкин в Михайловском заканчивает «Бориса Годунова» и волочится за Анной Керн.
Пушкин, к слову, можно не сомневаться, был знаком с графом Сергеем Григорьевичем Строгановым — не так близко, как с его отцом, но все же. Как можно было не быть знакомым с одним из самых блестящих молодых людей империи. Красавец, герой войны 1812 г., наследник одного из крупнейших состояний империи — 1,6 млн. Га земли, без малого 100 тыс. крепостных душ (напомним, что считались только «души мужского пола») — фантастические, запредельные цифры, — а еще заводы в Подмосковье и на Урале.
В будущем Строганов — и попечитель Московского университета, и губернатор Риги, и московский градоначальник, и воспитатель наследника престола, а еще коллекционер, искусствовед, папа русской археологии — но это все потом. Человеку, который в 1824 г. написал письмо министру народного просвещения с просьбой позволить организовать на свои средства в Москве бесплатную Школу рисования по отношению к искусствам и ремеслам — так и называлась, ей-богу — было всего тридцать лет.
С чего вдруг? Ну во-первых, страсть к искусству, коллекционирование — семейная традиция: Сергей Григорьевич унаследовал коллекцию своего собственного отца, но мало того, в качестве приданого за женой ему досталась и другая крупнейшая коллекция, принадлежавшая старику Строганову, Александру Сергеевичу, президенту Императорской Академии художеств. Когда ты живешь в музее — нет шансов не интересоваться искусством.
Во-вторых, юный Сергей Григорьевич — инженер по образованию и потомственный промышленник, что твой Демидов; на одном только Урале 7 заводов с прикрепленными к ним 46 тыс. душ. Причем в отличие от подавляющего большинства аристократов-промышленников не отдавал все на откуп управляющему, но сам посещал заводы, вникал в их работу и разбирался в их жизни. Так искусство встречается с промышленностью, пусть пока и в одной отдельно взятой голове.
Наконец, Сергей Григорьевич входил победителем в Париж. Да, ему было всего двадцать, но ведь впечатления юности как раз самые запоминающиеся: ушедшая далеко вперед французская культура производства — всего на свете, от тканей до керамики — манила «тем совершенством, какое вносится парижскими рабочими во все произведения, исходящими из тамошних мастерских», — писал юный Строганов и мечтал, чтобы у нас тоже было как в Париже, только по-русски. Строганов будет еще много лет путешествовать по Европе, изучать, как работают ремесла, а заодно — школы и училища, в которых этим ремеслам учат.
«Любитель полезных искусств» — так он подписывал в журналах свои статьи с размышлениями о том, как нам догнать и перегнать Европу. Что касается цели работы Школы, то она формулировалась так: «доставлять ремесленным и торговым людям возможность улучшать свои изделия при содействии науки и искусства». В частных письмах Строганов уточнял: «Цель данного заведения состоит в том, чтобы молодым людям (от 10 до 16 лет), посвящающим себя разного рода ремеслам и мастерствам, доставить случай приобрести искусство рисования, без которого никакой ремесленник не в состоянии давать изделиям своим возможное совершенство».
Надо понимать, что это сейчас дизайнер — профессия для рафинированной столичной молодежи. В пушкинскую эпоху аристократу прилично было воевать, писать проекты конституций и пить шампанское — расписывать тарелочки и вышивать крестиком мог, разумеется, только смерд, холоп. В абсолютном большинстве случаев — крепостной крестьянин, которого помещик отправил учиться к Строганову, заплатил за его учебу, и который потом вернется к своему хозяину, чтобы работать на его заводе.
Плата за обучение была не такая уж большая, 12 рублей в год, но даже так далеко не все помещики понимали, зачем вообще это надо: как ни рекламировал Строганов свое начинание, в первый год вместо запланированных 360 мальчиков набрали всего 53. Причем часть из них, и надо думать, немалая, принадлежала самому же Строганову.
Одним словом, история русского промышленного дизайна начиналась не как блистательный выход в свет известной красотки, а как печальная поденщина мало кому интересной Золушки.
И так довольно долго продолжалась.
Первые несколько лет Школа существовала в одной-единственной комнате при пансионе благородных девиц на Мясницкой, 13. Приблизительно в начале 1830-х она переехала в дом князя А.И. Лобанова-Ростовского на Мясницкой, 43. Там — уже в двух залах — она просуществовала до 1860 года.
Школа, пусть черепашьими темпами, но все-таки постоянно развивалась и росла. Если поначалу занятия проходили только два дня в неделю, то к тридцатым годам уже шесть дней, а в 1838-ом открыли и воскресный класс, открытый для всех.
Кроме того, в 1833 г. по инициативе министра Е.Ф. Канкрина (он несколько лет назад организовал Рисовальную школу в столице) открыли Мещанское рисовальное отделение при Дворцовом архитектурном училище. Позже, в судьбоносном 1860 году, обе школы сольют воедино.
В 1843-ем, после многолетних проволочек, Строганову наконец-то удалось передать свое детище государству — теперь это Вторая рисовальная школа (после той, которая при Дворцовом архитектурном), и приписана она к Министерству финансов.
Накануне передачи в казну, в 1842 году, школа выпустила 118 юношей, но тут, что называется, есть нюанс: 78 из них собственно художниками ДПИ и не стали, да и не собирались становиться — гораздо почетнее и выгоднее было стать учителем рисования. После 1843-го подготовка учителей рисования как основная цель будет заявлена официально. Таким образом изначальный смысл существования школы почти на двадцать лет вообще был задвинут в угол.
Однако по принципу «шаг вперед, два шага назад», в те же сороковые годы был и кое-какой прогресс — так, в школу начали принимать девочек, а среди педагогов стали появляться русские; до сих пор преподавали, конечно, иностранцы.
В 1860-ом школа получила новое здание (нынешняя Пушкинская площадь, на этом месте сейчас «Известия»), новый устав — и стало училищем с пятилетним обучением и кое-какими общеобразовательными предметами. С этого момента училище начинает развиваться все более ускоряющимися темпами.
При училище открываются мастерские — ткацкая, ситценабивная, лепная, керамическая и другие. Открывается музей — пусть маленький, но все же начало положено. Организуются этнографические и археологические экспедиции. Училище принимает участие в Парижской Всемирной выставке — и получает две медали. Начинает работать издательская программа — первое издание, «История русского орнамента», переиздается до сих пор.
Хроническая болезнь Училища — недостаток средств. Финансирование постоянно не успевает за развитием. Не хватает помещений, средств на музей и библиотеку, на ремонт, на помощь «недостаточным» студентам, на все на свете. Сравни, что называется, с Училищем Штиглица — процент с капитала, на который оно жило, был в два раза больше того, что на Строгановку выделяло Министерство финансов. И это при том, что учащихся в Строгановке было больше. Правда, цифра, которая мелькает то тут, то там, в 500 человек — это вместе с воскресными вольноприходящими; по-настоящему учащихся чуть больше 200, но все равно: в Штиглица — нет и столько.
Здесь нет места подробно рассказывать историю развития Училища в конце XIX – начале XX в. Новые здания, новые мастерские, новые директора и преподаватели, новые программы, филиалы в регионах, магазин при училище, знаменитые работы — от чайки на занавесе МХТ до керамики, получившей золото на Парижской выставке в 1900-м. С 1901-го Училище под свое покровительство принимает великая княгиня Елизавета Федоровна, энтузиастка «новорусского стиля».
Конец XIX – начало XX-го вообще эпоха «русского ренессанса», массовой моды на культурный патриотизм, поиск и возрождение всего исконного, коренного, национального. От живописи и музыки до архитектуры и декоративно-прикладного искусства. Как раз тут Строгановка становится центром этого движения — гжель, вышивки, шкафы-теремки, пасхальные яйца и т.д. — и будет оставаться им до самой Революции 1917 года.
Тут-то мы и понимаем, что само существование двух конкурирующих училищ — Штиглица в Петербурге и Строгановки в Москве, — сама диалектика их противостояния — оказывается проекцией на художественно-промышленное образование ключевого нерва русской истории Новейшего времени, напряжения между, говоря языком эпохи, западничеством и славянством.
Правительство тратит громадные усилия на то, чтобы тащить русское ДПИ в Европу (ну, или наоборот, Европу — к нам), прививать западные стандарты, учиться методам и техникам, передовым для стран развитого капитализма. Все это, разумеется, в прорубленном в Европу окне — Петербурге. И одновременно с этим в «древней столице», двухэтажной сонной Москве — само собой, не благодаря, а вопреки, с помощью кирки, лопаты и какой-то матери — растет национальное русское искусство, пусть иногда и выглядящее так, что его хочется назвать «a la russe».
Но настоящие прорывы и взрывы сверхновых случаются там, где две эти тенденции встречаются, вступают в сложное химическое взаимодействие и превращаются в нечто уже совсем третье.
Например, в искусство русского авангарда — но это уже история ВХУТЕМАСа, в которые, слив ее с МУЖВЗ, превратит Строгановку власть Советов, но на этот счет у нас тоже уже была отдельная заметка.
Вадим Левенталь